Высокие чувства по низким ценам [= Иудино племя ] - Татьяна Рябинина

- Так правда?

Никите ничего не оставалось, как согласиться.

- Ясно…

- Ну почему же они не звонят? – вздохнула Марина. – Ведь уже столько времени прошло. А все остальное… Ба, это все чьи-то дурацкие шутки. Просто какой-то кретин решил испортить праздник.

- Да не надо меня уговаривать, Марина. Что я вам, маленькая девочка?

Она обрезала Марину так резко, что больше уже никто не решался продемонстрировать сочувствие. Света, опустив голову Никите на плечо, задремала. Виктория, подойдя к окну, смотрела на всполохи молний. Костя и Вадик курили на веранде. Алексей задумчиво поигрывал сотовым.

Телефонный звонок хлестнул по нервам. Все смотрели друг на друга – кто возьмет трубку. Решился Илья. Он стоял ко всем спиной, и никто не мог видеть его лица. Догадаться о чем-то по коротким репликам было сложно. Но когда Илья положил трубку и повернулся, все сразу стало понятно.

- Умерла, - испуганно выдохнула Марина.

Илья коротко кивнул.

- Еще по дороге. Аня повезла Диму домой. Это она звонила.

- Я сама займусь похоронами, - Эсфирь Ароновна тяжело встала и пошла к выходу шаркающей походкой древней старухи. – Утром. Ложитесь все.

Ее последние слова заглушил раскат грома, долгий и ворчащий.

* * *

Утро было сереньким, с деревьев капало. Сразу как-то повеяло осенью. На дорожке лежали несколько желтых березовых листьев, хотя никаких берез поблизости не наблюдалось.

Эсфирь Ароновна к завтраку не вышла.

- Она неважно себя чувствует, - доложила Полина, разливая чай и кофе. – Встала рано, позвонила куда надо, и в больницу, и Дмитрию Палычу, и насчет похорон, всем распорядилась. А потом попросила завтрак себе в комнату, прилегла.

- Может, позвонить ее врачу? – предложил Валерий. Особой тревоги в его голосе не наблюдалось.

- Я хотела, но она запретила. Сказала, что все в порядке.

- Да, не повезло Димке, - страдальчески сдвинула брови Зоя.

Ночью никто не решился обсудить произошедшее, но теперь шок прошел, да и Эсфири Ароновны рядом не было, почему бы не потешить себя. Никита подумал, что вряд ли кого-нибудь всерьез огорчила смерть Вероники. Так сладко говорить «ужас!», когда ужас непосредственно тебя не касается. Щекочет нервы, холодком плещется в животе. И – «Слава Богу, что не со мной!»

- Такая молодая, такая красивая, - изо всех сил пытаясь сдержать злорадство, вздохнула Виктория.

- Что? Что такое? – запрыгал на стуле Артур.

- Тетя Вероника умерла. Ешь творожок и не болтай с набитым ртом!

- Совсем умерла? Ее закопают?

- Нет, так оставят. Хватит болтать глупости! – рявкнул Валерий. – Доедайте и поехали. Поля, скажи маме, что мы уезжаем.

- И попрощаться не зайдете? – огорчилась Полина.

- Пусть отдыхает.

Задерживаться в этом доме, и без того неуютном, а теперь и вовсе неприятном, не захотел никто. Вслед за Валерием и его семейством стали собираться остальные.

Эсфирь Ароновна стояла у окна своей комнаты на втором этаже и смотрела на ворота. Сердце ныло. Обида и раздражение грызли ее стальными зубами. Никому даже в голову не пришло подняться. Уезжаем, мол, мама, бабушка, тетя, не переживай, поправляйся. Как же! Сказали им, что плохо себя чувствует, лежит, они и рады – повод лишний раз ее не видеть, якобы чтоб не беспокоить. И это их она должна любить, потому что они родственники?!

Вот прошли с сумками к машине Зоя, Илья и Кирилл, даже не обернулись, не посмотрели. Лишь бы поскорее уехать. Андрей увез на своем красном «форде» отца и Галину, но почему-то не взял Вадика. Друг за другом выехали Бессоновы и эти, как их там? Никак не может она запомнить новую Светкину фамилию. А, Корсавина. Зурбинская звучало лучше.

Полковник на полпути остановился, что-то Светке сказал, показал на ее окна. Увидел ее?

Эсфирь Ароновна вяло помахала им рукой и отошла вглубь комнаты. Только бы не повернули обратно. Попрощаться. Только что она давилась от злобы, что никто не захотел этого сделать, а теперь уже боялась, как бы Светкин солдафон не надумал подняться. Не хотелось ей думать о них лучше. Гораздо удобнее оставить все как есть. Они не любят ее, она не любит их. Поздно уже что-то менять. Слишком поздно.

* * *

- Можно я с вами поеду? – спросил Вадик, кидая в сумку шорты.

- Да пожалуйста, - отозвался из ванной Костя. – А почему не со своими?

Они ночевали в домике для гостей, маленьком, похожем на вагончик дешевого мотеля. Две комнаты, выходящие в узенький коридорчик, – во второй Эсфирь Ароновна поселила Марину с мужем, – санузел с раковиной, душем и унитазом и крохотный закуток, в котором впритык поместились холодильник и электроплитка на тумбочке. Когда-то в этом домике жила прислуга – повар с женой-горничной и садовник. Но потом Эсфирь Ароновна от их услуг отказалась, заменила на приходящих из деревни. У Полины была небольшая комнатка-чуланчик рядом с кухней, а водитель и охранник жили в сторожке у ворот.

- Меня тошнит от Галки, - признался Вадик. - Десять лет ее не видел, и еще бы столько не видеть.

- Я тебя понимаю. Конечно, поехали с нами. Ты у отца живешь? На Заневском? Мы тогда тебя на «Чернышевской» выбросим. Доедешь?

- Да, спасибо. Слушай, а у тебя что, флюс прошел?

- Флюс? – Костя растерянно схватился за щеку. – Черт, точно. А я и не заметил. Не болит, и опухоль рассосалась.

- Наверно, на нервной почве. Так бывает. Вот у меня в Англии случай был. Вернее, у моего приятеля. У него начался грипп, и он с температурой под сорок пошел в аптеку. А на аптеку напали грабители. Ну, всех на пол положили, кого-то ранили. Потом грабителей полицейские взяли, тоже постреляли немного. Так Дик домой пришел здоровенький, только с грязными штанами. Ни температуры, ничего. А это у тебя что? – Вадик кивнул на термос, который Костя принес из холодильника.

- А, мать дубовую кору заварила, зуб полоскать. Так и не пригодилась. Ладно, ты готов? Пойду с бабкой попрощаюсь. Ты не хочешь?

Вадик замялся.

- Передай ей привет от меня. Скажи, что не хотел ее беспокоить. Скажи, что я ей позвоню обязательно.

- Ну, смотри, дело хозяйское.

* * *

Она лежала на широкой кровати, укрывшись мохнатым зеленым пледом, и смотрела в потолок. Тоска. За окном тоска и здесь тоска. И вообще – вся жизнь одна большая сплошная тоска. Сколько себя помнила – всегда от нее бежала и не могла убежать. Как долгая, изнурительная болезнь. Как проклятье. Неужели другие живут без нее, неужели могут радоваться, любить?

Я жил без жизни и умру без смерти.

Я целый мир оставил за собой…

И так стало жаль себя, старую, злую, никому не нужную, никем не любимую.